Закаливание стекла на собственном производстве L-Glass – производство полного цикла для обработки и декорирования стекла. Закалка, обработка стекла, нанесение изображения непосредственно на стекло методом керамической печати, УФ-чернилами или шелкографией.


Режиссер Тигран Кеосаян: «Хочу, чтобы люди начали думать»

Четыре раза в неделю Тигран Кеосаян говорит телезрителям: «Завтра будет лучше, чем сегодня!» Именно так он заканчивает программу «Вечер с Тиграном Кеосаяном», отметившую недавно юбилей – 200 выпусков в эфире РЕН ТВ. Правда, в июле (в связи с отпуском ведущего) программа будет выходить в повторах, но «завтра будет лучше, чем сегодня»: на август запланирован старт новой картины Кеосаяна – «Мираж», съемки которой на днях закончились. О своих старых и новых проектах Тигран КЕОСАЯН рассказал «Новым Известиям».

– Многие из работавших с вами на других проектах говорят, что на съемочной площадке вы – жесткий человек…
– Если под жесткостью понимать точное знание того, что тебе сегодня надо делать, и точное представление о том, что ты хочешь сделать – да, я жесткий. Если под жесткостью понимать требование выполнять свои профессиональные обязанности, и каждый день самому подтверждать собственный профессиональный уровень – да, я жесткий. Если под жесткостью понимать нежелание участвовать в бессмысленных кофе-чаепитиях, в дискуссиях ни о чем в то время, когда уходят солнце и погода, необходимая для съемки, – да, я жесткий. Но если бы я был жестким в смысле «грубый, жестокий», то, вероятно, при нынешнем уровне предложений и возможностей со мной не остался бы костяк самых главных людей, с которыми мы вместе работаем довольно давно: оператор, художник, звукорежиссер… Эти люди – талантливые профессионалы, которые прекрасно отдают себе отчет в том, что скрывается за моей жесткостью в работе.

– Но все же у вас в картинах работали разные, например, операторы…
– Конечно. Только давайте посмотрим, какие именно со мной работали операторы: Максим Осадчий, Сергей Козлов, Юрий Любшин, Илья Демин, Игорь Клебанов. И с каждым из них было сделано, заметьте, не по одной работе… Поэтому мне совершенно не нужно быть адвокатом самого себя.

– Да и композиторы у вас на картинах работали достойные.
– Чаще всего – великие.

– Какое место для вас занимает музыка в ваших картинах?
– Музыка для меня очень важна. Это не 5 и не 15 процентов результата. Вот, например, когда мы работали с Алексеем Львовичем Рыбниковым – великим российским, советским композитором, я попросил его написать музыку до того, как сниму картину. Он никогда этого не делал и говорил мне: «Я не могу так писать!» А я ему отвечал: «А я не могу снимать, если не знаю, какая музыка у меня там звучит»… А в «Бедной Саше» звучит песня Чижа «А не спеть ли мне песню». Когда я ее услышал, то переписал сценарий финала картины в день его съемок. Попросил извинения у актеров, которых должен был снять в первом варианте, и все переписал. Потому что понял – на финал этой картины нужна именно эта песня, а для нее необходимо совершенно иное изображение. Я сам музыкальный человек, потому и занимался раньше музыкальным видео.

– Каковы истоки вашей музыкальности? И есть ли у вас музыкальное образование?
– Моя музыкальность идет от родителей, которые пели, которые были безумно музыкальны безо всякого музыкального образования. У нас дома всегда была особая атмосфера – с песнями и поющими гостями. Я знал людей, которые оканчивали консерваторию и были просто антимузыкальными.

– Нередко «антимузыкальность» возникает как результат музыкального образования.
– Она возникает и из-за родителей, которые отдают своих детей учиться музыке лишь затем, чтобы реализовать собственные несбывшиеся мечты. Тут масса вопросов.

– Вы хотели бы, чтобы ваша дочь продолжила ваше дело?
– Я не уверен… Да нет, ей самой решать – будет она продолжать или нет. Наша с Аленой задача – это воспитать человека, который может думать. А дальше… Она хорошо поет, но до такой степени умна, что понимает: джаз, который она поет, сейчас в нашей стране не очень нужен. Есть возможность учиться в любой стране мира, но она не хочет уезжать. И я считаю, что это правильно, потому что ребенок должен до определенного возраста находиться в семье. В общем, у нее есть свой мозжечок… А я не считаю возможным думать за кого бы то ни было. Я могу только высказывать свою точку зрения.

– Вы провели более двухсот программ на ТВ. Чувствуете уверенность в себе как в телеведущем?
– В понимании того, что я должен делать – да. Но абсолютно быть уверенным нельзя, потому что к тебе каждый раз приходят новые гости. Ты можешь знать тему, но ты не можешь знать все – сегодня о теме донорства, завтра – о ЖКХ… Ты готовишься к этой теме, ты перелопачиваешь массу бумаг, которые готовят редакторы. Но все равно, конечно, есть момент волнения. Потому что моя главная задача, мне кажется, – задать вопрос. И раньше это не всегда получалось – остановить зарвавшегося гостя, заставить его ответить на вопрос – просто, видимо, потому, что я хорошо воспитан (улыбается). Потом оказалось, это умение задавать вопросы – необходимая часть профессии. Ведь темы наши, при всей их специфичности, очень народные, прикладные, понятные. Потому и вопросы должны быть очень точные и понятные, и я должен, просто обязан получить на них ответы. Ведь ты сидишь не ведущим на Олимпе. Ты – один из миллионов, у которых есть вопрос. Поэтому если гость не отвечает, то он не уважает не меня – ведущего, а очень большое количество людей – несколько миллионов телезрителей. А если гость все же не отвечает – это еще более красноречивый ответ на вопрос.

– Вы сами выбираете темы для своих программ?
– Мы вместе с редакторами выбираем эти темы.

– Есть ли у вас табу на какие-то темы – в силу тех или иных причин?
– Не знаю… Наверное, есть табу на какие-то желтые-прежелтые темы. Например, «есть ли гомосексуалисты в шоу-бизнесе» или «мальчик, запертый в холодильнике, съел собственную ногу». Меня как-то начинали уговаривать сделать несколько программ на темы вроде этих, и я решил попробовать. Когда программы вышли в эфир, я с радостью констатировал, что зрительское внимание, рейтинг этих передач был ниже, чем обычно. Значит, с нами те зрители, которые читают другие газеты, другие книжки, другие программы смотрят… Поэтому я решил, что больше мы такие темы брать не будем, и со мной все согласились. Кроме того, в отличие от первого сезона программы теперь мы приглашаем не звезд, не тех, кого все знают в лицо, а тех, кто в теме.

– У вас есть любимые гости?
– Наверное, любимые – те люди, которые, не переходя на хамство, грубость, могут высказать свою точку зрения. Еще я очень люблю, когда в ходе программы человек со стеклянным взглядом вдруг превращается сначала в оторопевшего, а потом уже в нормального человека. В этот момент у меня повышаются и вера во власть, и вера в человечество.

– Вам не кажется, что работа в этой программе – в какой-то степени реализация себя как несостоявшегося историка? Только история, которой вы занимаетесь здесь – самая новейшая.
– Нет. Хотя, конечно, любая наша деятельность – реализация каких-то устремлений… К несчастью, история, которую я не просто люблю, а боготворю, не стала моей профессией. Или к счастью – потому что я безумно люблю работу режиссера. Но я полагаю, что любой человек, желающий считать себя думающим, должен знать историю. Чтобы узнать причинно-следственные связи, понять, почему случилось так или иначе. Вот если ты размышляешь о том, почему инаугурация, например, прошла именно так, то можешь прочитать желтые листки, а можешь узнать, как это происходило при Александре Первом, при первом Романове… В ведении программы история, конечно, мне очень помогает. Знание исторических событий, дат иногда помогает мне поставить на место некоторых гостей, которые начинают жонглировать цифрами, плохо в них разбираясь. Это мои пассажиры – я их люблю сразу же (улыбается)! Привыкли говорить, не отвечая за слова, а тут – раз! – и приходится давать ответ...

– А костюмный исторический фильм не хотели бы снять?
– Нет желания. Знаете, я вырос в семье великого режиссера – Эдмонда Гарегиновича Кеосаяна, который снял несколько культовых – по-настоящему культовых, не в «глянцевом» смысле этого слова – картин. Но он должен был работать и кормить семью, живя в Советском Союзе. И у него бывали проходные работы, из-за которых он очень мучился. Видя все это, я понял, что если будет возможность, то я стану снимать только то, что я хочу. То, без чего не могу жить. И все фильмы, которые я снимал – при том, что чаще всего это были заказы – мне были очень созвучны. Они все мои любимые фильмы. Вот я хотел снять легкий авантюрный поклон моим любимым режиссерам – Эдмонду Кеосаяну, Джорджу Рою Хиллу, Никите Михалкову, Владимиру Мотылю. И сейчас я сделал «Мираж». Я вообще никогда не снимал фильмы, где есть выстрелы, а тут целое приключение! Так что если будет такая возможность, стану снимать то, что я хочу. Вообще мы сейчас все очень прикрываемся – вот, жизнь тяжелая, это не так, то не так, нельзя делать, что хочешь… Знаете, мы с братом прошли все круги ада под названием «постперестройка». Наше поколение, которое отучилось в одной стране и готовилось к одной жизни, вышло совершенно в другую жизнь – как слепые котята в воду. И было разное – вплоть до халтуры таксистами на машинах, все проходили.

– Спустя некоторое время после инфаркта вы в своем блоге на одном из сайтов задали себе вопрос: нужно ли беречь себя? И не дали однозначного ответа. А вы нашли ответ на вопрос, извините за пафос, о смысле собственного существования?
– Знаете, у меня была такая история. 1998 год. Фестиваль «Кинотавр». Показ фильма «Бедная Саша». Потрясающий, оглушающий успех. (Ну а какой еще может быть успех, если картина прозрачная, светлая, эмоциональная?! Хотя кому-то она, может, и не нравится). После показа картины я стою на ступеньках у выхода из зала, меня обнимают, поздравляют, говорят хорошие слова… И вот кто-то меня трогает за плечо. Я оборачиваюсь и вижу совершенно незнакомую женщину, очень бедно одетую. За руку она держит мальчика, которому лет 11–12. Женщина говорит: «Тигран, извините, что я вас отвлекаю…» А я весь в раже: «Да нет, ничего!» Думаю, сейчас будет благодарить за картину. А она мне: «Знаете, мы беженцы с Северного Кавказа. Мы видели столько крови, столько беды. Мой сын не улыбался уже 6 лет. А на вашей картине он засмеялся. Спасибо». Я помню, что после этих ее слов все застыли, и я застыл. Потом расцеловал мальчика… Моя функция, моя задача – выполнена на сто процентов. И я, и вы, и многие из нас даже не представляют, что видел этот мальчик. И вот, через шесть лет полного мрака он, посмотрев «Бедную Сашу», начал смеяться… Вот, наверное, для этого и надо работать. Тогда ты не будешь просто жвачным животным, будешь человеком. Мне очень дорого это ощущение – ощущение себя как человека.
НАДЕЖДА БАГДАСАРЯН, http://www.newizv.ru/news/2008-06-19/92248/